Читаем без скачивания Теннис на футбольном поле [Играя в теннис с молдаванами] - Тони Хоукс

В темноте начинаешь ко всему прислушиваться. Звуки шагов, шорох пальто и внезапные резкие голоса кажутся оглушительными. В этой жуткой атмосфере кажется, будто тебя окружают враги. Я начал понимать, насколько беззащитен. Меня мог обидеть кто угодно, даже карапуз с преступными наклонностями. Единственное, что было в мою пользу, – никто не видел, что я до смерти напуган, и у меня был хороший шанс своим подозрительно медленным шагом и тяжелым от страха дыханием тоже кого-нибудь испугать.

Я услышал громкий голос справа от себя; судя по интонации, мне задали вопрос. Все, что я понял, – что надо идти дальше и молиться, чтобы рука мошенника не дотянулась до меня и не оттащила в сторонку для быстрой и жестокой инвентаризации моих карманов. К счастью никто меня не тронул, и, по мере того, как расстояние между мной и потенциальным обидчиком увеличивалось, я начал думать, что враждебным, возможно, окружение было лишь в моем воображении. Вопрос, который мне задали, вполне мог быть абсолютно безобидным, вроде: «У вас нет лишней монетки?», или: «Не знаете, который час?», или: «У меня тут небольшая проблема с кроссвордом, вы случайно не знаете столицу Польши?»

От дверей «Баррикуды» меня довольно бесцеремонно прогнали прочь, потому что я не зарезервировал столик. Через окна цокольного этажа ресторана я видел, что заведение абсолютно пустое, но этот факт, похоже, никак не влиял на мнение придурка у входа. Я не стал спорить, по своему жизненному опыту зная, что в споре со швейцаром столько же смысла, сколько в заявке на проведение Олимпийских игр в Манчестере.

Несмотря на неудачу, я снова потащился через темноту к бульвару Штефана чел Маре, где продолжил ночной разгул, но увидел лишь, что те немногие бары и рестораны, мимо которых я прошел, тоже совершенно пусты. Ради бога, это же вечер пятницы – что происходит? Я вспомнил популярную песню, написанную в честь этого дня недели – «Пятница в моих мыслях», еще есть целая сеть ресторанов под названием «Слава богу, сегодня пятница!» На Западе вечер пятницы представляет собой окончание недели мытарств и трудовой каторги и сам по себе является мини-праздником, возвещающим о свободе выходных. Из того, что мне довелось увидеть здесь, похоже, вечер пятницы в Молдове подобного статуса не имел. Итак, проигнорировав, по крайней мере, четыре заведения, которые мало чем походили на рестораны, потому что либо пустовали, либо были неприятны на вид, либо и то, и другое, я заказал пиво в тихом баре и решил поужинать в первом попавшемся ресторане. Несмотря ни на что.

– Будьте добры, «бит мак» и картошку, – сказал я девушке в униформе за кассой.

Да, боюсь, дошло до этого. Поиски ночной жизни и культуры привели меня в «Макдональдс». Я молился за молдаван, чтобы это не стало будущим их культуры.

– О zi buna, – сказала девушка. Да, эти слова сулили бесперебойное получение прибыли в глобальном масштабе.

Насколько я понял, это означало: «Хорошего дня!» А что еще это могло значить? Подобные банальности меня ужасно раздражают. Я не имею ничего против общепринятой вежливости и манер, но «спасибо» и «до свидания» вполне достаточно. Всегда, когда кто-то в ресторане быстрого обслуживания говорит мне: «Хорошего дня», хочется вернуться в это заведение на следующий день и рассказать в подробностях, как я провел день накануне – в мельчайших подробностях, – причем именно тогда, когда они очень заняты.

Я подошел к невыразительному пластмассовому столику и сел на стандартный для «Макдональдса» пластиковый стул, спроектированный так, чтобы вполне можно было потреблять пищу, но вот наслаждаться, откинувшись на спинку и отдыхая после еды, совершенно неудобно. Можно представить, как какой-нибудь амбициозный предприимчивый американец встает и говорит на собрании на тему «Максимизация прибыли»:

– Каждая секунда сидения за столом человека, который не ест, стоит нам долларов и центов. Помните: время – деньги.

Я пошел домой, неудовлетворенный как едой, так и тем, что увидел. Я расстроился из-за того, что какой бы ужасной ни была экономическая система, такие страны, как Молдова, отчаянно стремятся заменить свою систему той, которая тоже очевидно неполноценна. Они хотели стать капиталистами, и быстро. Однако это ответ. А теперь им нужно придумать вопрос.

Той ночью я заболел. Мой желудок бурлил, как мини-вулкан, а содержимое кишечника эвакуировалось так же стремительно, как Лондон во время войны. Я ощутил первые признаки бурчания в животе в начале дня, но решил проигнорировать их в надежде, что все пройдет. Это срабатывает очень редко (только если с алиментами, а вот в остальном – с ипотечными кредитами, навязчивыми ухажерами и оккупационными войсками – почему-то нет), но мне всегда казалось, что стоит попробовать. Эта тактика снова подвела. Желудок, как бы выразиться поточнее, наконец восстал против смеси восточноевропейских продуктов, которые ему предлагали последние дни. Ирония в том, что пища, которая, похоже, запустила процесс открытия шлюзов, была западной. «Бит мак» и картошка фри. Чертов корнишон.

До сих пор мой желудок неплохо выдерживал невзгоды путешествий по всему миру, он определенно вел себя значительно лучше, чем кишечник моего бывшего попутчика Тима, чей желудок очистился от содержимого, едва паром вошел в док в Кале. Конечно, у такого страдальца в сумке всегда есть полный медицинский кабинет, с зельями, регулирующие скорость, с которой человек прощается с потребленной ранее пищей. Моей проблемой было то, что я был безнадежно не подготовлен. Мне не хотелось беспокоить двух спящих в доме врачей, поэтому я произвел быстрый досмотр своего багажа в поисках лекарств, но нашел только леденцы «Стрепсилс». Черт. Что ж, я все-таки взял один леденец, подумав, что не принять совсем ничего – откровенная халатность.

Это была скверная ночь. Восемь бесконечных часов я дрожал в постели, зная, что пройдет минута – и сомнительная канализационная система дома получит от меня еще один депозит. Я пытался убедить себя, что это не такой уж отрицательный опыт.

Ничего. Это закаляет характер, думал я.

Но насколько я нуждался в подобной закалке? Даже если нуждался, разве я не достиг того возраста, когда можно дружить с «укрепителями характера»? С солидной компанией укрепителей, рекомендации и все прочее, которые делали бы свою работу и не подводили бы меня?

В 4 часа утра, ослабевший, в состоянии, близком к белой горячке, я начал впадать в бред. Мне грезился бригадир с пивным животом, во главе компании укрепителей.

Бригадир: И вы хотите, чтобы мы сделали что-то с вашим болевым порогом?

Тони: Да, с ним определенно надо что-то делать. Может, вы сможете его поднять?

Бригадир: Можем, но подъем – серьезная работа. Это займет, по меньшей мере, четыре недели.

Тони: О, я надеялся, вы справитесь быстрее.

Бригадир: Здесь без вариантов. Это хитрые штуки – болевые пороги. Вы выглядите так, словно теряете душевные силы.

Тони: Правда? А дорого починить?

Бригадир: Да нет. Мы можем просто зацементировать.

Тони: Хорошо. Кстати, насчет цемента… и трещин… вы не могли бы зацементировать мой зад?

Бригадир: Могли бы, но не раньше вторника.

Тони: Это нехорошо, мне нужно сейчас. Разве вы не видите, что дело срочное?

Бригадир: О боже. Ваше терпение в ужасном состоянии. Кто вам его строил? Держу пари, какие-нибудь ковбои. Они портят нам всю репутацию.

Наконец наступило утро. Я мог с уверенностью сказать, что, кроме жизненно важных органов, в моем теле не осталось никаких плотных веществ. Меня утешало только то, что горло не болело и за всю долгую адскую ночь я ни разу не кашлянул. «Стрепсилс» и правда помогает.

Все еще ощущая озноб, я спустился, чтобы позавтракать с семьей. Появилась возможность воспользоваться тем обстоятельством, что я жил в доме двух врачей, от которых мог получить рекомендации по поводу моего взбунтовавшегося желудка. Даже в такой стране, как Молдова, которая не славится богатыми запасами новейших мировых лекарств, они наверняка смогут мне предложить что-нибудь более эффективное, чем «Стрепсилс». Проблемой, как всегда, была коммуникация. Адриан еще спал, а Елена совершенно не понимала, что означает слово «диарея». (Она, видимо, прогуляла урок английского, на котором изучали тему расстройства кишечника.)

Пока я изо всех сил пытался объяснить, чего хочу, Григор начал предлагать мне еду. Мои вежливые отказы лишь удваивали его старания найти то, чего бы мне хотелось. Вот была картина: англичанин, который пытается описать, что такое диарея, простыми словами, понятными 11-летней молдавской девочке, чей отец обшаривает холодильник и ставит перед носом вышеназванного англичанина один за другим молочные продукты, а тот от всего отказывается. Всю свою жизнь я готовился к этому. Наконец я кивнул на йогурт, подумав, что, если я этого не сделаю, все может обернуться серьезными последствиями для состояния здоровья Григора. Никакого смысла болеть обоим не было. Таким образом, победу одержал статус-кво, заключавшийся в том, что я болел, а никто об этом не знал.